Крысиная башня - Страница 122

122

— Так, давайте-ка без ажиотажа.

Я не сразу замечаю, что батя, в принципе, выглядит неплохо; только бледен, и на груди повязка.

— Чо с тобой, брателло?? — орет Толик, отпихивая локтем маму.

— Спокуха, братуха, — касательное. Жить буду, — в тон ему отвечает батя и улыбается.

Фффффуууу… Тут только меня попустило. Вот овца! — не могла сказать сразу, что неопасно. Я конкретно пересрался. И не только я. Толик вертит головой, и, найдя взглядом стоящую у двери Элеонору, показывает ей кулак. Та пугается:

— А что я… Я сказала как есть…

— Как есть! Да я уж чо только не подумал! — нарочито свирепо говорит Толик, — Накажу! Жестоко! Сегодня же ночью!

— Хи-хи, — коза сразу веселеет и, продолжая прижимать к груди толиковы шмотки, упячивается в прихожую, откуда слышится удаляющееся цокание каблучков по ступенькам. Пошла стирать, небось… Молодца Толик, молодца! Построил. Кто бы мог подумать! Надо бы мне тоже где козу «с ногами» найти, чтоб мне тоже стирала. Что-то в голове крутится Анька… Недооценивал я ее, ой, недооценивал…

Рана бати действительно оказалась неопасной. Толик снял пропитавшуюся кровью повязку и осмотрел ее. Я тоже заставил себя смотреть, хотя было здорово неприятно. Но после раны Устоса вполне терпимо. Я чувствовал, как моя «тонкая ранимая душа», как выражался батя, успешно обрастает толстой коркой, — я уже видел смерть рядом, трупы с разбитыми головами…

От размышлений отвлек голос Толика:

— Неглубокая, быстро заживет. Но, брателло, давай-ка ее лучше зашьем!

— Да… Можно… — морщась, соглашается батя.

— Как это тебя угораздило подставиться?

— Рикошетом. Совершенно случайно…

Рана представляла собой кровоточащую борозду сантиметров в пятнадцать на левой стороне груди. Батя рассказал, как его цепануло, отрекошетив от стенки оконного проема, когда последний бомж почти не глядя разрядил в направлении окна магазин. Батя укрылся за стеной, но от рикошета это не уберегло. Идиотская случайность! Но хорошо хоть что все так относительно безобидно, не в голову, к примеру. Была бы не царапина, а стопроцентный покойник. Меня передернуло от одной мысли.

Пока мама кипятила воду и приспособления для операции, которые в том числе нашлись в запасах бати, поговорили об обстановке. Бомжики удрали, и утащили автомат, оставив своего главного валяться на тротуаре. Очень может быть, что они расстреляли все имевшиеся у них патроны. Очень обидно. Но ничего не поделать.

— Серый! — обратился Толик, — ты выскочи на улицу, глянь, что там у жмура в карманах. Чем черт не шутит — вдруг что полезное. А то приберут милые соседи…

Подумал и добавил:

— Причем самого жмура не «приберут», а вот в карманах, — лехко. Сволочная человеческая натура.

— Философ, блин… Постигший человеческую натуру… Сам бы сходил, — это батя.

— Я ща тебе зашивать буду. Не ссы, ничего не случится.

Я поднялся.

— Серый, Ивановне предварительно позвони, — пусть осмотрится. И сам оглядись сначала, — начал инструктировать батя.

— Да знаю я.

Ничего полезного у бомжа при себе не оказалось. Ворочать его было тяжеловато, но терпимо, — он лежал на плаще, я хотел проверить карманы и там. Я с ним не церемонился, и не испытывал никаких комплексов или такого уж отвращения к свеженькому упокойнику, — привык уже, что ли? На гоблинов, которых Толик стаскивал и выкладывал у помойки, мне смотреть было противно, — ну, я старался и не смотреть, — а тут легко… Схватил бомжа за штанину и перевернул набок, проверил карманы с одной стороны, потом так же — с другой. Никакой брезгливости не было: он был еще свеженький, причем одетый во все сравнительно новое и чистое, неуспел еще увазюкать. Даже бомжевской, подвальной вони от него не было — все перебивал навязчивый запах хлорки, которая тонкой пылью устилала все вокруг: асфальт, мусор на асфальте, гильзы на асфальте, траву на газоне, самого бомжа и его одежду. Пахло как в станционном каком-нибудь, провинциальном, только что вычищенном туалете. Удачно он продезинфицировался, ага.

Кто же его завалил? Я не сразу нашел входное отверстие, бомж лежал на спине, раскинув руки; и белая футболка его с эмблемой Йельского университета была не окровавлена. Потом я уже заметил, что темная лужа плывет из-под головы, и, взглянув ему в лицо, увидел порванную губу, какие-то крошки, видимо от зубов. Пуля попала прямо в рот, и прошла навылет — вот и лужа под затылком. Пуля, конечно, в таком-то ракурсе, — батина.

Толик бы попал сверху. Да и не прошла бы пуля из самоделки навылет. А, вспомнил. Правда, этого батя свалил, сразу.

Когда я вернулся домой, операция уже была в разгаре. Рану промыли кипяченой водой. Мама обработала края раны спиртом и Толик пригоовился сшивать. Мама взялась ему помогать, но тут же побледнела, присела на край дивана в ногах у бати и отвернулась:

— Я посижу чуть-чуть… Что-то мне нехорошо.

Толик же чувствовал себя в полном порядке:

— А чо тебе помогать — мне помощи не надо, сам справлюсь. Ничо сложного. Это же тебе не… не полостная операция! — он разулыбался, вставив «умное слово». Я внимательно посмотрел на него. Вообще у него это, скорее, маска — под дебила косить, он, блин, умный… Только прикидывается.

— Толян, заканчивай зубоскалить, шей, — поторопил его батя, — И комментируй при этом. Серому будет полезно…

— Я — Крыс, — чтобы что-то сказать, поправил я.

— Крыс… Было там что полезное, у жмура-то?

— Нет. Всякая фигня на кармане — сигареты, зажигалка, ножик говенный, пара патронов… Вот, два магазина к автомату я подобрал. Пустых.

122