Не хотелось шуметь и обращать на себя внимание тех, этажом, площадкой выше. Крыс выжидал. И вот — удобный момент: наверху заговорили двое на повышенных тонах, один кричал, что-то требуя, второй оправдывался невнятно, но упорно. Потом тот, сверху, крикнул:
— Как там, Тищенко?
Ответил этот, что сидел на ступеньках спиной к Крысу:
— Тихо все. Держу дверь.
— А?… Громче говори, с ушами у меня…
— Ти-хо, грю!!
— Ага. Вяхирева грохнули…
— Да ты че??
— И старшой вверх ушел, а это чмо штатское нипочем не хочет помочь! Вот. Чо делать?
Помолчал и вдруг:
— Аааа, на…! Я ему ща!..
Через секунду сверху, из квартиры, послышались длинные истеричные автоматные очереди — тот, глухой, опять палил в пролом в полу, бессильно вымещая злобу; а этот, что сидел спиной к двери, теперь вообще раздвоил внимание — пас дверь напротив — и слушал, что происходит площадкой выше; и совершенно не заметил и не услышал за стрельбой вверху, как за спиной у него почти бесшумно открылась дверь, и тонкая мальчишеская рука быстро поднесла черный пистолет с намотанной на ствол тряпкой ему к голове… Глухо стукнул выстрел, из головы плеснуло красным; пуля, пройдя навылет, чиркнула по стене напротив. Тело повалилось на ступеньки.
Из двери показался Крыс, сдирая с ТТ бывшую бандану, успешно выполнившую роль одноразового глушителя. Там, наверху, кажется, если и услышали, то ничего не поняли — уж очень звук нехарактерный, на выстрел совсем не похожий.
Стоявший на лестничной площадке 8-го этажа Яков Михайлович только что «отстоял» свое право «не лезть в кровавую кашу», — а именно: не идти «подстраховывать» никого в этой проклятой квартире. Ему хватило того, чего он там увидел, когда заглянул туда: тело Вяхирева, которого напарник все же вытащил из дыры в полу — ниже пояса все изорванное пулями, и сплошь, как мясо, облепленное пропитавшимся кровью камуфляжем. Он уже не дышал; на грязном, засыпанном пылью, щепками и бетонной крошкой полу вокруг него расползалась лужа крови. Яков Михайлович тут же рванул на лестницу, отдышаться, и уже тут вступил в ожесточенную перепалку со штурмовиком, который требовал помочь ему: «Мы зажмем его с двух сторон — со входа и через дыру в потолке!» Постарался объяснить ему, что тот может «зажимать» кого угодно и где угодно, но сам он в этом участвовать не будет — просто не умеет! Да, отвяжитесь! Он и автомат держит третий раз в жизни, и не подписывался на боевые действия — и зачем его понесло из теплой надежной БМП в этот дом, — точно ведь сыграла свою роль тупая жадность; думал всех сейчас заглушат уже, и успеть к первому периоду мародерки, самому сладкому, когда дербанится то, что легко рассовать по карманам — в первую очередь золото. И вот тебе…
Диалога со штурмовиком не получилось — после того, как его глушануло фугасом на лестничной площадке, он плохо слышал; и все свелось только к взаимным воплям «Пойдешь!» и «Не пойду!!» Тот сдуру схватился за автомат — но во-время одумался, — воевать-не воевать, но уж нажать на спуск в упор, на лестничной площадке сумел бы и такой лох, да и толку с него по-любому… Рванулся в квартиру сам — швырнул в дыру последнюю гранату, — и тут же, перепрыгивая и перешагивая через наваленные на лестнице холодильники и тумбочки, оскальзываясь и оступаясь, матерясь, устремился вниз, на седьмой этаж, чтобы высадить замок, и ворваться в квартиру «по горизонтали», забросав ее гранатами из запаса стерегущего дверь Тищенко.
Увы. Тищенко уже лежал на лестничной площадке навзничь, раскинув руки, и сразу в глаза бросился его правый окровавленный висок; вернее то, что виска, по сути, не было — была дыра, выходное отверстие; и все с ним было ясно. А над телом стоял парень, пацан лет семнадцати, и держал в руках автомат Тищенко…
Схватиться за автомат, висящий на шее, чтобы освободить руки при перелазании через завал на лестнице, он уже не успевал. В последней, отчаянной надежде спастись он пригнулся, прячась за здоровенный холодильник, одновременно хватаясь за автомат; но холодильник — не гранитная глыба, он плохая защита от пуль 5.45, да еще выпущенных с расстояния всего в несколько метров. Очередь прошила и холодильник, и тело штурмовика, отбросив его на стену.
Яков Михайлович увидел, как пробежавший мимо него, и карабкающийся по завалу из холодильников и тумбочек штурмовик вдруг шарахнулся в сторону, за холодильник, хватаясь за автомат — и тут же снизу, с площадки простучала очередь; дернулся холодильник, покрываясь пулевыми отметинами, и штурмовика швырнуло в стену. Он еще сползал по ней, как на межэтажной площадке появился человек с готовым к стрельбе автоматом; короткая очередь, — и штурмовик свалился, оставив на стене отметины от пуль и брызги крови с мозгом. В совершенном ужасе Яков Михайлович направил автомат на парня, но и не решился, и не успел нажать на спуск — парень, сместившись вправо-вверх, тут же снова дал короткую очередь — и пули выбили крошки штукатурки и бетона возле его головы. Он рухнул на пол, отбросив автомат; сознание от ужаса почти покинуло его, — теперь, он был уверен, его ждет то же, что и штурмовика — короткая очередь в голову. Надо бы было бежать, попытаться укрыться в квартире; но конечности стали словно ватными, и он не смог заставить себя сделать больше ни одного движения. Он ожидал пуль в голову, но вместо этого по голове ему «прилетел» приклад, начисто лишивший сознания.
Крыс сел на пол рядом с лежащим ничком человеком, которому он только что от души врезал в голову прикладом. Вот и пленный. Судя по тому, что вел себя он как олень — не штурмовик, не десантник. Начальство? Из-под расстегнутого бушлата стала видна рукоятка пистолета — ТТ, черно-синий, как у меня; и год тот же, с одного склада, что ли, натырили? а это что? Пара запасных обойм. Это хорошо. Наверное, и правда начальство — и морда его чем-то знакома… А, разберемся. Толкнул его стволом — реально отъехал, ишь, аж слюни потекли, не слишком ли я его… Неприятно, неудобно было одновременно разбираться с лежащим и пасти квартиру сбоку, и лестницу, ведущую вверх — там еще могли быть враги. Взяв автомат наизготовку, вошел в квартиру — все, как учили. На выстрелы из квартиры никто не показался, большая вероятность, что никого там и нет — но правила существуют, чтобы их выполнять, иначе это и не правила никакие. Да, они могли и разделиться — уйти вверх. Но на верхних этажах — Володя, Миша; даже раненые, они просто так не сдадутся, будет стрельба. Да и женщины… Нынешние «заположняки» ведь всем известны — взяв запасы, в живых бывших владельцев не оставляют.