Крысиная башня - Страница 233

233

Но однажды зайдя в квартиру, где трудился Джамшуд, в неурочное время, батя учуял странный запах. Глаза Джамшуда блудливо бегали, и на вопросы, что за запах он блеял что-то невнятное: дескать, с города в окна натянуло… Экспресс-дознание с применением насилия, а больше — угроза «позвать Толика побеседовать» вскрыло что этот поганец пытался, — и, видимо, не в первый раз! — курить спитую и высушенную заварку, — в помещении, где делался порох, и хранился расходный запас горючих компонентов для этого! После полученной взбучки он был переведен в подвал — для подсобных работ Петровичу-Кроту: таскать землю из ходов и пересыпать ее в мешки. И то он постоянно ныл и скулил, какая у него тяжелая доля, а однажды его застукали, что он припахал самого Крота, пользуясь его безответностью, выполнять свою работу, а сам полдня бездельничал. И наглость его дошла до того, что как-то он даже заикнулся, что неплохо бы ему давать спиртного… хоть понемногу… хоть по воскресеньям… ну, пошутил, пошутил! Что вы в самом деле??

Батя, внятно отлупив Джамшуда за наглость, и в очередной раз ему объяснив, что тут он находится на отсрочке приговора, а приговор у него совсем безрадостный; и что можно ему отсрочку-то и сократить; потом тяжело вздохнул и признался, что «видимо быть рабовладельцем — это нужно иметь специальный склад характера. У нас, я смотрю, не очень получается, — один раб, и тот норовит на голову сесть…» И правда, единственно кого Джамшуд боялся до судорог — это Толика, но Толик редко спускался в подвал…

И еще семья у нас появилась. Миша, Оля, и Валечка. Миша и Оля — муж и жена, им лет по тридцать, а их дочке Валечке всего два годика. Она постоянно болела, с ней все бабы возились, тютюшкались; удовлетворяли, наверное, свой родительский инстинкт. Решающим для приема их в Башню стала профессия Оли — она врач. И хороший врач. Она навела порядок в нашей «аптеке» — в лекарствах, которые мы без счета и толка нагребли во время мародерки из окрестных аптек. А Миша стал заниматься генераторами, и вообще — механикой Башни. Ни батя, ни Володя, ни тем более Толик в технике особо не разбирались; к этому времени у нас из четырех генераторов оставался рабочим только один, хотя и топливо было, и включали на пару часов в день — через день. Механик нам тоже, как и врач, был, конечно, очень нужен.

Им повезло. Они убежали из одной из сельхозкоммун — как раз накануне эпидемии. Смогли. Многие вот не смогли. И все же и Оля, и Миша тоже были такие тихие, несмелые… Толян как-то спросил батю: «Ты их специально, что ли, подбирал таких — богом испуганных?», на что он обоснованно ответил:

— Толян, которые дерзкие и резкие, те уже или успокоились навечно, или уже где-то пристроились — к банде ли, к армии ли. Неприкаянные вот такие только и остались.

— Ну и зачем они нам? Они ж не бойцы.

— А для обеспечения тыла. Чтоб нам не заниматься ничем кроме войны и охраны. Это как в муравейнике: есть рабочие муравьи, есть воины. Вот мы и есть воины. Воины Башни. А? Звучит?

— На патетику мне положить, веришь? — отреагировал на это Толик.

Вообще тогда, насколько помню, интересный у них разговор получился. Батя сумел раскрутить Толика на целую речь по теме «что я вижу для себя в этой новой нашей действительности».

До этого Толик об этом и не задумывался, видимо. А тут проникся, — и выговорился: «Я, говорит, живу ради остроты ощущений. Ради, говорит, аромата жизни. А риск дает такой острый аромат, что только ради того, чтобы время от времени нюхать этот аромат, и стоит жить»

— Сам придумал, или прочитал где? — осведомился удивленный батя.

— Не, брателло, веришь — все сам! — отозвался польщенный Толян, — Единственно, говорит, цитата в тему: «Живи быстро и умри молодым», — вот, говорит, это — по мне!

— А чья цитата? — спрашивает батя.

— А мне пофиг! — с полной безмятежностью отвечает тот, — Для меня главное не кто сказал, а что сказано.

— Отморозь… — грустно вынес вердикт батя, — и я с ним согласился. Толян… Он иногда был просто запредельно жестоким, но не от садизма, а просто от такого своего понимания жизни. Напрасно батя его раньше обвинял в беспричинной и излишней жестокости, — он был не больше жесток, чем хорек в курятнике, режущий всех кур, хотя ему «на пообедать» вполне хватило бы и одной. Но он режет всех, и не потому, что он как-то по особому жесток, а просто он не видит оснований оставлять их в живых, — точно так же, как, скажем, для лисы нет оснований душить весь курятник, когда хватает одной несушки. Натура такая!

В общем, батя их — Крота и Олю, Мишу, Валечку, — принял в Башню. Не то чтобы на статус полноправных жителей и «в гарнизон»; это, говорит, недопустимо нам — в демократию играть, не то сейчас время. Статус он им определил что-то вроде «вольнонаемных пеонов», но с полной свободой перемещаться внутри Башни; и, как говорится, «с совещательным голосом на совете». Но выходить из Башни — только по разрешению; и оружие — не трогать без разрешения. Вот такой вот, как он выразился, «просвещенный феодализм».

Толик поинтересовался: «- А кто тогда мы?»

Батя задумался, а потом выдал:

— Ты, Толян, правильную тему затронул. Хотим мы, не хотим — но в дальнейшем, чтобы выжить, нам нужно будет увеличивать гарнизон. А как же! Вон, Серому невеста понадобится… — подмигнул мне, но мне его подначки были пофигу, — Конечно, увеличивать будем по мере роста наших возможностей обеспечить всем пропитание, тепло и защиту, не раньше. И тут в полный рост встает вопрос «статуса». Каков будет статус новых членов? Одно дело, если мы будем объединяться с равными по статусу в новой этой нашей цивилизации людьми. И другое — если мы берем людей на прокорм и под защиту, — это совсем другой статус…

233